Дайджест онлайн -дискуссии на КУ "Мечети раздора. Закрытие мечетей на Кавказе: причины, риски и последствия"
29 февраля на Кавказском Узле состоялась онлайн-дискуссия «Мечети раздора. Закрытие мечетей на Кавказе: причины, риски и последствия». Подробности о повестке и участниках читайте в моем предыдущем посте.
Зачем мусульманам мечеть?
Кораев, открывая дискуссию, рассказал о духовном и коммуникативном значении мечети для мусульман. Он отметил, что «после завоевания Мекки Кааба, очищенная от изваяний и росписей, связанных с идолопоклонством, превратилась в единственное в собственном смысле слова храмовое строение ислама - Масджид аль-Харам. Как Дом Божий (Байт Аллах) она выполняла сакральные функции и окружалась особым почитанием, в то время как остальные масаджид, в том числе главная - мединская, оставались, прежде всего, общественным пространством, где мусульмане встречались не только для совместной молитвы, но и для обмена вестями, выяснения хозяйственных вопросов, решения судебных споров». «Мечеть по определению - многофункциональный объект, - подчеркнул историк, - единственным ограничением на использование которого являются предписываемые шариатом принципы ритуальной чистоты (тахара) и морально-этические нормы (ахлак)".
Джамалудинов, в свою очередь, дополнил, что «ценна не сама мечеть, а джамаат, который ее посещает, и ценнее ритуальные действия, совершенные коллективно (нет джамаата- нет мечети). Мечеть - это место поклонения джамаата, без него это просто здание».
«В светском обществе, - сказал Джамалудинов, - без мечети у джамаата нет имамства, амирства, минбара, нет «общего дела». Без мечети имам - это просто алим, а джамаат - просто мусульмане конкретной территории. Такой джамаат будет дезинтегрирован, не может быть речи о его сохранении интеграции и дальнейшем развитии. Мечеть распределяет статусы, структурирует, формализует, духовное пространство джамаата».
Касаясь современной ситуации в Дагестане, Джамалудинов заявил, что «салафитское направление в Дагестана обрело массовость только с появлением мечетей с «салафитскими минбарами». Закрытие и открытие мечетей имеет и символическое измерение, подчеркнул участник дискуссии: «В символическом смысле открытие новой «салафиской мечети» сторонники данного направления расценивают как некое завоевание, «символ увеличивающегося влияния», а закрытие - как поражение. Бурное строительство мечетей в республике ДУМД и назначение имамов в уже существующие - это не только способ увеличить число своих минбаров и организовать подконтрольные джамааты, но и символ роста влияния».
Закрытие мечетей в Дагестане – причины
Мнения участников дискуссии о правомерности закрытия мечетей в Дагестане разделились.
Брилев заметил, что «по большому счету объективной необходимостью при закрытии мечети может быть либо ее аварийное состояние, либо несоответствие нормам закона процедуры открытия/постройки. И то в случае, если действительно при постройке мечети были нарушены эти нормы. В других случаях закрытие мечети может только вести к росту напряженности в среде верующих. Закрытие мечети вне правового поля только добавляет любым оппонентам государства аргументов. Мечеть это все же здание, сосуд, а вовсе не содержание. От ее закрытия саляфиты или ихваны не перестанут быть тем, кем они есть».
По мнению Ниналалова, «в мечетях в Новом Куруше, на Котрова, в Шамхале и других прихожане настраивались имамами к враждебности к существующей светской власти. Шло последовательное обучение прихожан в духе салафизма». Он считает, что «закрытие таких мечетей – это правильная мера, на какое-то время салафитское движение ослабляется, но потом прихожане найдут себе другое место, не столь открытое, где тот же имам будет внушать им то же самое».
«Для властей важно не только наказать за совершенное преступление, а упредить его. Закрытие мечетей – это, может быть, и попытка расчленить крупные группировки салафитов на мелкие части. Тот, кто посещал одну из закрытых сегодня мечетей - для властей явный враг, которого надо ограничить в возможностях», - заключил Ниналалов.
Расул Абу Асад считает, что «закрытые мечети никак не решат те вопросы, которые власти думают решить подобным образом. Вместо одной закрытой мечети появится три молитвенных комнаты». Он также считает, что можно изолировать людей, ведущих антиконституционную деятельность, но не закрывать мечеть. По его мнению, закрытие мечетей сегодня в Дагестане -это произвол с целью продемонстрировать Центру результат. Он также сказал, что «власти, с одной стороны, закрывают мечети, которые якобы не имеют документации, но в тоже время никак не способствуют тому, чтобы открытие /закрытие мечетей соответствовало закону. Более того, власть в лице Минюста РД препятствует регистрации религиозных организации и мечетей, создавая препятствия в виде бумажной волокиты».
Расул Абу Асад также подчеркнул, что «единственным аргументом при закрытии мечети является то, что ребята, посещавшие определенную мечеть, ушли в Сирию или в лес. Но есть сведения, что в лес и в Сирию уехали и те, кто не ходил в мечеть». «Мусульман возмущают методы закрытия мечетей, когда вместо судебных решений появляются полицейские, которые неизвестно чем и руководствуются и в чьих интересах», - заявил он.
Джамалудинов предложил посмотреть на ситуацию в более широком контексте. «Закрытие мечетей, - сказал он, - это результат роста общего уровня напряжения и попытка местных сил, воспользовавшись ситуацией, замедлить распространение альтернативных течений. Мерами по борьбе с терроризмом это уже не оправдаешь, поскольку терактов стало меньше, а даже на пике их совершения таких мероприятий не проводили». По его мнению, «борьба за мечети – это, в первую очередь, борьба за умы пассивных прихожан и за монополию на минбар, а уж потом против местных нелояльных имамов. Логика авторов затеи ясна – разрушить внутреннюю структуру джамаатов, лишив их мечетей; парализовать их деятельность; запугать пассивных сторонников в надежде, что в будущем джамааты разбегутся по «официальным мечетям» и там растворятся».
К чему приведет закрытие мечетей?
Ниналалов считает, что закрытие мечетей приведет к дифференциации мусульман. «Результатом закрытия мечетей будет определенное расслоение среди прихожан. Возможно, часть, кто еще не стал последователем салафизма, пойдет молиться в обычные мечети, и есть шанс, что они перейдут к традиционному исламу. Те, кто боится взаимодействия с силовиками, тоже будут ходить в обычные мечети. Те же, кто не видит для себя другого направления в религии, будут искать другие возможности для молитвы вместе со своими единомышленниками. И с ними возможны разного рода обострения».
Ярлыкапов, ссылаясь на печальный опыт закрытия мечетей в Нальчике в начале 2000-х гг., сказал, что «закрытие открыто и легально действующих мечетей – акт недружественный и ведущий к ненужной радикализации верующих, это ещё и недальновидный с государственной точки зрения шаг».
По мнению ученого, «открытая мечеть - это открыто произносимые проповеди, это известный состав прихожан, это гарантия того, что джамаат этой мечети не действует подпольно и скрытно. И, напротив, закрытие мечети лишает государство указанных возможностей осуществлять надзор и не допускать распространения деструктивных идей».
Пахоменко в ходе дискуссии обратила внимание на то, что «ни в одной из закрытых дагестанских мечетей в проповедях не призывали к оружию. И хотя ряд духовных лидеров арестованы по подозрению в незаконном хранении оружия, обоснованность таких обвинений вызывает серьезные сомнения». Пахоменко была единодушна с Ярлыкаповым в том, что «закрыв мечеть, правоохранительным органам отслеживать эти процессы станет гораздо сложнее».
Пахоменко рассказала, что салафитская активность в Дагестане проявляется в разных сферах – благотворительность, образование, бизнес. «Это делает еще более очевидным неэффективность государства. Такой конкуренции власть видеть не хочет», - отметила она.
Джамалудинов обратил внимание, что количество официальных мечетей в их соотношении с салафитскими мечетями не является показателем того, откуда транслируются радикальные идеи. «В Дагестане около 3000 мечетей и все они находятся под формальным или реальным контролем ДУМД, и лишь 20-25 из них - «салафитские». Как ни парадоксально, но в «официальные» мечети ходят в разы больше, тех кого называют салафитами, чем в «салафитские мечети», потому что такие мечети есть не везде и не всех могут вмесить. Существует также феномен латентных салафитов. Все прекрасно понимают, что «салафитские мечети» находятся под пристальным наблюдением силовиков, и никто там не агитирует, поэтому из официальных мечетей в «лес» уходит не меньше людей».
Кусова считает, что «закрывать мечети, где, по мнению силовиков, собираются «экстремистские силы», непродуктивно с точки зрения профессиональных тактик и стратегий определенных структур. Уж лучше держать на виду и под контролем «интересующий тебя» сегмент общества, если рассуждать в логике спецслужб».
Пахоменко считает, что закрытие мечетей «еще дальше разделяет и без того расколотое войной общество, придает еще большую политическую окраску религиозным расхождениям, лидеры мусульман-салафитов становятся оппозиционными лидерами».
По ее мнению, «реализуя политику поддержки «традиционного» ислама в противовес фундаменталистскому, власти активно привлекают Духовные управления, пытаясь создать централизованное руководство, но это не способствует религиозному диалогу между разными направлениями ислама, а соответственно преодолению раскола в общинах, в некоторых селах, что подпитывает насилие». «Для склонных к более радикальным позициям мусульман закрытие мечетей может дать обоснование для вооруженного сопротивления, т.к. власти мешают вести призыв и совершать молитву. Плюс отдельный мусульманин, которому даже не нравится государственная власть, в мечети может встретить тех, с кем можно объединиться для решения тех или иных общественных проблем, что дает ощущение, что хотя бы так можно добиться справедливости».
Расул Абу Асад считает, что закрытие мечетей провоцирует чувство ущемления, вызывает у мусульман отчаяние, приводит к силовому столкновению между властными органами и членами религиозных общин. «Способ закрытия мечетей приводит мусульманина к мысли, что мирным путем чего- либо добиться невозможно».
Кусова видит опосредованную причину радикализации умеренных салафитов в том, что «в публичном пространстве нет ни одной достойной трибуны, где умные люди разговаривали бы с умными людьми на том уровне, который требует сегодня роль и место ислама в глобальном мире. Добавьте к этому еще зашкаливающую исламофобию на федеральных площадках, абсолютное отсутствие самих мусульман в исламских дискуссиях, которые ведут, как правило, откровенные исламофобы или пошлые дилетанты. Так что мечеть остается единственным домом Всевышнего, где собираются единомышленники. И обращаться с этим домом нужно очень осторожно. Особенно в Дагестане, где салафизм имеет историю в несколько столетий и где мусульманская религия имеет мощную корневую систему».
Гаджиев характеризует как неправду тиражируемый факт, что «мусульмане становятся на путь оружия через мечети. Радикалы ходят в мечеть, но не в мечети ими становятся».
Ниналалов считает, что «снижение радикализации возможно только адресной работой с каждым, считающим себя мусульманином. Обучение на основе классического, традиционного понимания мира и своего места в нем».
Джамалудинов: «Это не отдельно стоящая проблема. У нас ведь нарушаются не только религиозные права, но и гражданские, экономические, политические, просто в религиозном плане общество более консолидировано. Способ функционирования политических институтов, норм и методов решения конфликтов напрямую зависит от политической культуры общества. Необходимо научить салафитов политической культуре, научить легально бороться за свои права».
Как избежать насилия, если конфликт уже произошел?
Участники дискуссии подчеркнули необходимость соблюдения закона, а именно принципа свободы вероисповедания. Государство должно равным образом относиться ко всем религиозным группам. «Приближая одних и наказывая других, местная власть создает напряжение, лишая эти группы возможности диалога, делая одну группу инструментом для подавления оппонентов». (Расул Абу Асад).
Пахоменко: «Необходимо, чтобы вопросы и претензии, которые возникают у силовых структур в отношении той или иной мечети, обсуждались бы с лидерами общины, с местными властями. Претензии должны иметь реальные правовые основания и быть фактически подтверждены, тогда это может развеять сомнения в политическом характере претензий».
Она обратила внимание на то, что при существующем подходе маргинализируются и изолируются те салафиты, кто способен остаться в правовом поле. «Необоснованные аресты и давления на лидеров мусульман также только нагнетают обстановку, исчезают те, через кого недовольство может вылиться в легальной и мирной форме. Крайне важна в снижении напряжения и позиция лидеров Духовного управления. Именно к ним могут прислушаться те мусульмане, кто не приемлет салафитское направление».
Джамалудинов: «В первую очередь, нужно повышать политическую культуру, проявлять больше активизма. Радикалы появляются там, где большинство молчит и терпит произвол. Таким образом, радикалы как бы берут всю нагрузку на себя, отвечая радикально за всех. Сами салафиты виноваты в таком отношении к ним, они так и не смогли стать полноценной социальной группой, большинство чрезвычайно пассивны (протест заключается только в религиозности и во внешнем виде), пока они аморфны, их будут пытаться подавить, когда станут организованней, с ними будут пытаться договориться. Обществу необходимо понять, что борьба за свои религиозные права - это часть борьбы за общие права. Нужно акцентировать внимание на общих интересах».
Закрытие мечетей как отражение борьбы за ресурсы
Соколов считает, что «провокации с мечетями направлены именно против религиозных лидеров, находящихся внутри лояльных государству исламских институтов и стремящихся к консолидации мусульман республики, к примирению суфийского и салафитского направлений. Причина может состоять во внутриполитических раскладах в среде руководства и силовиков в Дагестане. На региональном уровне преследование инакомыслящих – это всего лишь способ укрепления личной власти и решение карьерных и экономических вопросов. Пример тому – недавний арест исламского правозащитника Мухаммада Магомедова".
Сухов отметил, что сегодня контекст внутриконфессиональных отношений очень изменился. «Моральный авторитет традиционалистов под очень большим вопросом у очень большого количества людей моложе 30 лет. Там, где размывается моральный авторитет, начинает размываться и тактическое преимущество. История с мечетью в Хасавюрте, за которую вышли тысячи людей - ровно про это. Те-кто-не-с-традиционалистами, по-видимому, необязательно салафиты, но их уже не горстка. Это пока прототип прочной группы, готовой к мобилизации, способной постоять за себя и свои интересы».
Сухов считает, что на фоне неблагоприятного экономического фона и борьбы за сокращающиеся ресурсы, а также фактора Сирии и Турции, повлиявших на «накачку суннитской идентичности» и усиление нелояльности, «провокация конфликтов вокруг мечетей … есть способ одних политическим групп показывать свое преимущество над другими».
«Но попытки контролировать "управляемый" конфликт часто заканчиваются его выходом из-под контроля. А реальные последствия этих "тактических" движений с мечетями создают именно риск большого конфликта. Существует очень рискованная ситуация, когда у лиц, принимающих решение на самом высоком национальном уровне, полно забот помимо Дагестана, и они не успевают оценить последствия от тактических шагов, предпринимаемых местными игроками».
