На днях Абхазия определилась с претендентами на роль нового президента: избирком завершил приём документов и назвал имена трех возможных кандидатов. Предстоящие мартовские выборы – результат очередного революционного брожения в Абхазии, в котором воедино смешались геополитика, влияние Москвы, внутренних тейповых структур и криминальных авторитетов. Но наиболее важный компонент во всем этом протестном потенциале - требование населения безопасной и достойной жизни после стольких лет разрухи и ожиданий, отмечает в своем материале для «Кавказского узла» Лариса Сотиева, независимый эксперт с многолетним опытом работы в международной гуманитарной и миротворческой среде.

Революционность Абхазии, размышления очевидца

Только со временем мы начинаем понимать, что опыт - бесценная вещь. Но в момент, когда мы переживаем определенный опыт, мы воспринимаем это как обыденность или даже рутину. И только по мере исчезновения контекста, в котором тот опыт был возможен, мы понимаем его ценность, но не в плане исторического архива, а как некую призму, через которую намного яснее понимаются настоящее события.

Абхазия в очередной раз переживает общественно-политический кризис, революционное брожение, где в одну кучу смешались геополитика, политические, финансовые и иные интересы сильнейших игроков в республике и вне ее, влияние Москвы, внутренних тейповых структур, криминальных авторитетов и группировок и, самое главное, желание и требование населения Абхазии иметь достойную и безопасную жизнь после стольких лет страданий, разрухи и ожиданий.

После отставки Хаджимбы, оппозиционер - бывший министр иностранных дел Сергей Шамба, который сразу после прихода Саакашвили к власти приехал в Тбилиси в надежде наладить диалог, но не встретив должного внимания (в тот же день президент Грузии поехал на военный полигон), не теряя оптимизма, с лидером оппозиции Асланом Бжанией дал интервью грузинским СМИ, что следует начать напрямую говорить с Грузией. 

Помимо свержения власти, это тоже сильнейший революционный месседж. Данный шаг показывает, во-первых, признание наличия конфликта с Грузией, который в абхазском общественном дискурсе после августа 2008 года стал исчезать и интерпретироваться таким образом - Россия нас признала, она наш гарант безопасности, а все остальное остается нерелевантным до тех пор, пока Грузия не признает нашу независимость.

Во-вторых, это признание, что сохраняющийся грузино-абхазский конфликт препятствует развитию Абхазии во многих планах. В-третьих, это публичное признание наличия огромного количества проблем в Гальском районе Абхазии, жители которого намного больше интегрированы и ориентированы на Грузию, чем на Абхазию. Наконец, в-четвертых, через этот месседж представители оппозиции озвучили, что, несмотря на стратегическое партнерство с Россией, следует развивать многовекторный подход к строительству своего будущего.

Как часто говорят в Абхазии - мы не можем себе позволить осетинизацию, объясняя придуманный новый термин как ориентацию на вхождение в Россию и отказ от других возможных связей с миром.

Открытость абхазского гражданского общества к миру наблюдается во многих сферах. Например, последние несколько лет абхазские студенты получают стипендии от правительства Великобритании для обучения в различных университетах этой страны и путешествуют, используя российские паспорта.

Грузино-абхазский конфликт полон упущенных возможностей в плане его трансформации и урегулирования. Всякий раз, когда очередная из них упускается, ее начинают признавать таковой только спустя годы и о ней долго и со вздохами рассуждают - "вот если бы…"

На этот раз официальный Тбилиси отреагировал позитивно и выразил желание наладить диалог с Абхазией, хотя долгое время официальная грузинская позиция по конфликту строилась на базовом допущении, что у них нет конфликта с абхазами, у них конфликт с Россией, что не о чем говорить с абхазами, следует говорить с их патроном.

И пока сохраняется вероятность, что в список "если" добавится еще одна упущенная возможность, если данный революционный призыв оппозиционных лидеров не начнет реализовываться на политическом и общественном уровнях во имя поиска мирных путей трансформации конфликта и открытия сторонам возможностей развития.

Глазами очевидца: три совершенно разные Абхазии

В Абхазию в советское время я ездила ребенком на отдых. В моей детской памяти запечатлелась картина этого колоритного уголка мира в виде разнообразия людей, языков, состояние покоя, изобилия, жары, праздности, лени и слишком острой еды.

В послевоенную Абхазию я стала ездить уже по работе - на ООНовском самолете, управляемом российскими летчиками. Маршрут лежал из Тбилиси до небольшого городка Сенаки, где после недолгого ожидания нас пересаживали в вертолет и давали огромные наушники, чтобы мы окончательно не оглохли.

Бездомные голодные собаки округи знали расписание лучше диспетчеров - они без опозданий собирались к прилету самолета. Мы, регулярные пассажиры, привозили им хлеб или покупали пирожки у местной женщины в аэропорту.

Абхазия моего детства и юности разительно отличалась от той, куда я прилетала на дребезжащем вертолете. В этой построенной Абхазии в воздухе всегда была печаль, тревога и даже агрессия. И это я не перестала чувствовать даже после огромных денежных потоков, которые пришли из России после ее признания, и значительного повышения благосостояния населения.

В те времена по большому блату меня устраивали в так называемую президентскую гостиницу закрытого типа, которая находилась в верхней части роскошного дендрария с видом на город и море. Там доживал свои последние годы первый президент Владислав Ардзинба, высокий истощенный силуэт которого я иногда видела через окно. Он передвигался медленно, с неимоверным чувством достоинства, несмотря на то, что с двух сторон его поддерживали двое парней из его охраны.

Ардзинба - первый из абхазских политиков после окончания войны приехал в Тбилиси предлагать конфедеративное устройство, но Грузия на это не пошла. Сегодня грузины в шутку спрашивают - почему такие предложения абхазами больше не делаются?

В гостинице простыни были намного меньше, чем постель, угощали завтраком, который состоял из черствого хлеба, вчерашних макарон с аджикой. К моему счастью, всегда подавали местный мед, лимон и кипяток. Я наслаждалась ароматнейшим напитком из этих ингредиентов и уходила в город.

Проходя по сухумским улицам, окруженных домами, с которых безжизненно глядели сожженные окна, было чувство, что здесь время остановилось, что у этого состояния нет ни прошлого, ни будущего, и что эта реальность никак не связана с остальным миром. В течение 15-20 минут ходьбы по центральным улицам я часто не встречала ни одной машины. Везде царила разруха, нищета, люди шли медленно, печально, и никак не чувствовалась необходимость транспорта.

Приезжая в Абхазию сейчас, я трачу 15 минут, чтобы безопасно перейти улицу и не быть сметенной бесконечным потоком дорогих автомобилей. Виллы поднимаются, как грибы после дождя, и, конечно, никто даже не помнит о престижной по давнишним меркам президентской гостинице.

Тогда в Абхазии не было мобильной связи и интернета. Мой мобильный телефон ловил грузинскую сеть в Гальском районе, но ближе к морю связь исчезала.

Чтобы позвонить семье, я ходила на почту, где надо было назвать страну, номер телефона, куда ты хочешь звонить, и терпеливо ждать, когда тебя вызовут. На ожидание иногда уходила пара часов, многое зависело от расписания подачи электричества. На дверях кабин, где были установлены телефоны, висели надписи: "Граждане, желающие позвонить в Грузию, должны предоставить письменное разрешение от КГБ".

Сегодня в Грузию, конечно, звонят, ездят лечиться и за покупками тоже, некоторые даже держат общий бизнес, разъезжая по Грузии на автомобилях с абхазскими номерами, но в Абхазии обо всем этом не принято распространяться. Это делается тихо, невидимо, как будто ничего подобного не происходит, но при этом все всё знают.

Однако, когда представители гражданского и экспертного общества выезжают в третьи страны и встречаются с грузинскими экспертами, это часто приобретает большой скандальный резонанс вплоть до травли и предъявления обвинений в предательстве.

За мой многолетний опыт участия в этих экспертных встречах я никогда не слышала ни от одного абхаза желания снова быть в составе Грузии так же, как не слышала ни от одного грузина, что он готов признать независимость Абхазии.

Открытость такого рода кооперации наказуема. И на этом фоне нынешние заявления оппозиции достаточно смелы и революционны.

Травма войны и ожидание войны как источник общественной агрессии

После разрушительной войны, в которой почти каждая семья в Абхазии потеряла близких, республика находилась в блокаде, как со стороны Грузии, так и России. Пограничный контроль через Псоу создавал огромные ограничения, как для людей, так и для товаров. Через Ингури передвигались жители только Гальского района, которым власти Абхазии давали на это разрешение. Царили разруха и нищета. Но все что-то делали, чтобы выжить.

Тогда прогрессивная часть гражданского общества стала объединяться в неформальные группы, делая все возможное для реабилитации населения, но их возможности были ограничены.

Какая-то часть общества была занята распределением собственности покинувших свои дома грузин, тоже объединяясь в группы и заручившись поддержкой друг друга, а многим нужны были просто покой и тишина, невзирая ни на что.

Гражданское общество начинало открывать Абхазию миру, заявляя о ее бедственном положении, искало знания, опыт, как работать с поствоенным обществом, помощь для тех, кого война искалечила физически и психологически. При такой блокаде достаточно сложно было найти возможности, но постепенно налаживались связи с международными гуманитарными организациями, фондами, при поддержке которых создавались реабилитационные программы. Однако помощь была несоразмерна с нуждами, и невозможно было охватить всех, кто столь остро нуждался в ней.

Общество находилось в этом состоянии долгие годы. Не было работы, дохода. Все выживали, как могли. И все чего-то ждали. То мира, то войны. Мужчины призывного возраста знали, куда бежать ночью в случае военной тревоги и где брать свое оружие. Я слышала от многих, особенно в Гальском районе, что ночью спят с автоматом под подушкой.

Сложно сказать, что стояло за стратегией Грузии и России, изолировавших Абхазию после окончания военных действий. Если ожидалось, что все закопают оружие и сядут медитировать, то это явно не сработало. Возможно, стратегия была направлена именно на сохранение, и даже увеличение внутренней напряженности, и это получилось. По официальной статистике в поствоенные годы погибло больше людей в автокатастрофах, нежели во период активных военных действий.

В это время расцветала преступность, как в Абхазии, так и в Грузии. Эти группировки заходили в дома и забирали все, что находили привлекательным. Регулярно забирали урожай орехов у жителей Гальского района, на выручку от продажи которых семьи крестьян жили от урожая до урожая.

Криминальные лидеры с обеих сторон нашли пути взаимодействия и кооперации через границу, даже переправляли друг другу заложников, от семей которых требовали выкуп.

В западной Грузии фактической властью были партизаны - бывшие комбатанты, которые так и не перестали воевать после окончания войны, пока власть Саакашвили не истребила их и созданную ими систему второй власти.

Поствоенный мир опаснее самой войны

Тяжелое военное наследие, отсутствие грузинского населения, изоляция со всех сторон и вытекающие из всего этого обстоятельства являлись базой и тогдашней реальностью, в которой происходило становление новой общественной структуры, создание политической иерархии постсоветского и поствоенного абхазского общества. 

После неимоверных страданий и победы в войне в абхазском обществе совершенно естественно возникли высокие ожидания в отношении своего поствоенного этапа развития - заплатив высокую цену, мы ожидаем взамен нечто достойное, соразмерное плате.

Более того, мы ожидаем результат быстро. Война чрезвычайно динамична, наполнена событиями. Однако, мир, который наступает после, наполнен пустотой и ставит общество и людей, которые были в гуще событий, в состояние растерянности, дезориентации, они не понимают, как быть дальше, что делать. 

Поствоенный мир опаснее самой войны. И это тоже увидели абхазы. Состояние пребывания в войне, опыта войны остается в обществе, в людях на десятилетия, оно не исчезает вместе с исчезновением звука постоянной стрельбы.

Эффект этого состояния испытали на себе в первую очередь жители Гальского района, дома которых поджигали неоднократно, национальные меньшинства, оставшиеся в Абхазии. Такое состояние продолжающейся битвы стало обыденным механизмом функционирования внутриабхазских формальных и неформальных групп, задействованных в борьбе за сферы влияния.

Опыт войны на корню изменил традиционный общественный строй, систему ценностей. Например, если принадлежность к элитным общественным кругам в довоенной Абхазии определялась уровнем образования, родом занятий, семейными корнями, социальным статусом и т.д, то после на первый план вышел военный вклад - личный или ближайших членов семьи. Магический вопрос: "Где ты был во время войны?" решал все, и даже спустя третье десятилетние является весомым социальным капиталом, инструментом, которым пользуются многие.

До сих пор сохраняется инерция военного опыта и поведения на общественно - политическом уровне. Этот опыт ориентирован на достижение всего быстро, с максимальным выигрышем и, что часто случается, любыми средствами.

Тема войны сохраняется как сегодняшняя данность. Каждый вечер по местному телевидению можно видеть архивные съемки о том, что происходило именно сегодня, но в тот далекий военный день.

Культ войны никем не оспаривается, причастность к ней является не только внутриабхазским ресурсом, но она также проецируется на внешних акторов, например, на представителей народов Кавказа. Через призму включенности в военные события представителей тех народов часто определяется отношение к их соотечественникам в современной Абхазии.

Свой - чужой. Определение через причастность к войне

Много лет назад в Абхазии я избежала расправы гневной толпы просто благодаря тому, что оказалась осетинкой.

По дороге в офис по разносившемуся откуда-то запаху горевших дров и аромату свежеиспеченного хлеба, я поняла, что близко пекарня. Увидев людей в очереди, я присоединилась, чтобы купить пару горячих лавашей. При приближении своей очереди я достала из кармана мелочь, желая заранее приготовить деньги, чтобы не задерживать других.

Кавказские очереди имеют кругловатые формы, и женщина рядом пристально уставилась на мою ладонь, с которой я пыталась выбрать монеты. Она громко и удивленно что-то воскликнула и спросила меня на абхазском. Я не поняла смысла слов, но явно это было связано с деньгами. Я была голодная, и, возможно, потому мне показалось, что ей тоже надо купить лаваш. Я как-то деликатно отреагировала, что у меня накопилось в карманах столько мелочи, что буду рада их оставить тут, чтобы не таскать груз.

Женщина возмутилась, дыхание ее участилось, и она гневным тоном заговорила по-русски. Она попросила показать ей мою мелочь, и я машинально это сделала. С момента ее первого возгласа все в очереди активно сосредоточились на нас, я спиной почувствовала, что пахнет опасностью. Женщина из массы мелочи на моей ладони выбрала тетри, и тогда я поняла все. Она небрежно, даже с какой-то брезгливостью в интонации спросила: "Грузинка, что ли?" Я ответила, что нет. В толпе раздались возгласы недоверия и негодования. Я видела, что круглая очередь становилась еще крепче, поддержка толпы придавала женщине решительности, и она становилась все агрессивней. Положив руки на поясницу и приняв боевую позу, она спросила: "А зачем ты ездила в Грузию?" Я поняла, что она считает, что я абхазка и ездила в Грузию. Сохраняя внешнее спокойствие, я ответила, что не живу в Абхазии, что я приехала в командировку, т.к. работаю в гуманитарной сфере. Она и толпа явно не готовы были в это верить, и, судя по возгласам и языку тела, они готовились меня бить.

Я противоречила всем их представлениям - в их понимании, те, кто приезжает туда работать в данной сфере, разъезжают на огромных машинах с наклейками, пешком не ходят по городу и, однозначно, не стоят в очереди за лавашом на улице.

Ситуацию разрядило мое происхождение - я смогла благополучно ответить на все интересующие их вопросы, и мы расстались почти друзьями. Тогда я поняла, что через мою этническую принадлежность, которая, в их представлении, меня связала с осетинскими добровольцами, которые отважно воевали на их войне после окончания своей, я стала причастной к абхазской войне, я как бы стала частью их мира, с которым их связывают одинаковый военный опыт, одна судьба. 

Лаваш я все же купила. Рассказала коллегам свою историю, сперва посмеялись, но потом долго дискутировали о сохраняющемся со времен войны и усиливающемся в результате блокады состоянии агрессии, ненависти к грузинам и не только, с присущей этому состоянию настороженности к кому-то внешнему и новому.

И когда случаются протесты в Абхазии, я вспоминаю эту историю, которая показывает, как травма войны консервирует в обществе страхи, высокий уровень недоверия к другим, и как в этом состоянии общество легко может подниматься на регулярные революции, погромы, поджоги, быть готовым атаковать любого здесь и сейчас. И не столь важна причина.

Никто не может предсказать, какие триггеры опасности, войны, пережитых бедствий сработают в сознании того или иного человека, людей, на что именно они отреагируют и каким образом. Ведь несколько грузинских монет на моей ладони не несли никакой угрозы людям, стоящим в очереди рядом со мной, и их близким тоже. Однако в их коллективном понимании, я, держатель нескольких тетри, воспринималась угрозой для них и для Абхазии, так как через эти тетри меня связывали с грузинами и Грузией.

И кто знает, сколько такого рода триггеров, как те тетри, могут взбудоражить общество, стать ключевыми рычагами по управлению толпой, и при желании направить эту энергию на революцию и агрессию.

Грузия и Абхазия: параллели и различия

Было бы несправедливо говорить о революционности только абхазов, о желании абхазского народа менять ситуацию революционным путем и не упомянуть Грузию, которая фактически выстраивает свою современную историю на опыте революции.

Невозможно сравнить и проводить какие-то параллели, размышляя о наследии и о влиянии военных событий в Абхазии на абхазское и на грузинское общества в целом. В огромном пространстве Грузии растворилось многое - и трагедия тех, кто погиб в Абхазии, и тех, кому пришлось бежать оттуда.  Война в Абхазии и ее последствия не имели такого удручающего влияния на все грузинское общество.

Однако у грузин были свои серьезные причины, которые заставили их подняться на свержение власти революционным путем, которая погрязла в болоте наследия военных поражений, гражданской войны и коррупции.

Все так привыкли к разрухе, к общественно-политической стагнации и безысходности, что никого особо не удивило, и никто не протестовал, когда по радио "Маяк" диктор без запинки объявлял, что "сегодня в Грузии происходят выборы президента Э. Шеварднадзе".

Во время "розовой революции" я оказалась в Тбилиси и застряла там, так как невозможно было покинуть город. Аэропорт закрыли, дороги заблокировали. Было очевидно, что ситуация могла развиться совершенно непредсказуемо, никто не знал, чем все это закончиться. Одно могу сказать, что тогда розами точно не пахло, скорее, пахло порохом.

Точно так же и в Абхазии. Все революционные начинания всегда непредсказуемы в плане их развития, разрешения, и в этом кроется огромнейший риск гражданского противостояния. Для общества, структура которого базируется на принадлежности индивида к роду, где сохраняется традиционный уклад семейных и тейповых сплоченных взаимоотношений,  упражнения в революции и разного рода напряженности могут привести к фатальным последствиям, если это приведет к гибели людей. Такого рода революционные упражнения сегодня становятся еще более непредсказуемыми, чем раньше, если учитывать, что выразителем протестного потенциала является поколение, которое выросло во время послевоенной разрухи, в семьях, где кто-то погиб на войне.

Очевидно, свергнутые Анкваб и Хаджимба отлично понимали это, заявив, что уходят без борьбы, без применения силы.

Однако следует учитывать, что народ, который прошел через такие неимоверные трудности, сложно соглашается с поствоенной несправедливостью. Общество, которое приняло и одинаково разделило военные трудности, ожидает, что поствоенные блага тоже будут разделяться таким же образом.

Очередная революционная ситуация в Абхазии дает возможность использовать этот момент, эту энергию, потенциал, чтобы привнести перемены, которые хочет видеть и заслужил многострадальный многонациональный народ.

Свергнувшие власть оппозиционеры понимают, что нужны серьезные перемены и реформы. И такого рода перемены невозможно осуществить без рассмотрения всех возможностей развития.

Они уже не готовы продолжать делать вид, что у Абхазии нет конфликта с Грузией, так как Россия нейтрализовала этот конфликт, что уже является здоровым началом.

Предсказывать ситуацию в Абхазии довольно легко. Есть два варианта - Абхазия застрянет в бесконечной череде протестов, революций и до такой степени исчерпает своей общественно-политический ресурс, что сама попросится в Россию.

Или она начнет строить безопасное демократическое пространство для всего населения, вне зависимости от национальности, тейповой принадлежности,  эксклюзивных связей с политической элитой Москвы и начнет усиливать гражданские институты. И тогда революционный цикл Абхазии перейдет на этап внутри общественного созидательного процесса, на открытость к миру и готовность трансформировать конфликт.