Что происходит в Аки-Юрте?

НАСТОЯЩИЙ МАТЕРИАЛ (ИНФОРМАЦИЯ) ПРОИЗВЕДЕН И РАСПРОСТРАНЕН ИНОСТРАННЫМ АГЕНТОМ ООО "МЕМО", ЛИБО КАСАЕТСЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ИНОСТРАННОГО АГЕНТА ООО "МЕМО".

Ситуация в лагере беженцев "Иман" глазами его жителей и нашего корреспондента.

В последний раз я был в лагере беженцев "Иман", что в переводе с чеченского значит "вера", весной 2001 года. Палаточный городок, расположенный на территории совхоза села Аки-Юрт Малгобекского района, выгодно отличался от подобных мест компактного проживания, расположенных по всей Ингушетии. Начальная и средняя школа, аккуратные деревянные домики которой были построены австрийской гуманитарной организацией "Hilfswerk", устроенный по всем правилам газопровод с разводкой по всем палаткам, невиданные в других лагерях асфальтовые дорожки и даже цветы, заботливо выращенные беженцами рядом со своими временными пристанищами. Все это, после развалившихся коровников Насыр-Корта и неизбывной грязи расположенного в топкой низине палаточного городка "Барт" приятно удивило. Казалось даже, что на лицах людей здесь меньше столь привычной для беженцев безысходности.

До последнего времени здесь проживало 3 800 человек, работал реабилитационный центр для детей, школа автодела, спортзал, секция самбо, парикмахерская...

Сегодня лагерь "Иман" не узнать. Вернее, никакого лагеря уже нет. Припорошенные снегом асфальтовые улочки разбивают кварталы из зияющих на земле квадратных пятен - следов стоявших здесь еще недавно брезентовых шатров. Порванные останки некоторых из них валяются тут же. Картина напоминает раскопки древнего, давно опустевшего города, со вскрытыми мостовыми и фундаментами жилищ, хозяйственных построек, оград. Картину нарушают лишь шестнадцать саманных хибарок, как будто чудом уцелевших среди всеобщего опустошения.

Что же случилось? Действительно ли в Чечне за последний месяц произошел столь резкий рывок к спокойствию и миру, что сотни людей посреди зимы, в лютую для здешних краев стужу, срочно собрали пожитки и устремились на родину?

Об этом я побеседовал с последними обитателями Аки-Юртовского "городища".

Убери палатку, и живи, как хочешь?

Домик первый. Длинна - семь-восемь метров, ширина - около четырех. Плюс маленький дощатый тамбур. Два крошечных окошечка. Стены черны от копоти, по периметру - широкие настилы и двухъярусные кровати, так что посредине остается совсем маленькая площадка с железной печкой. И дети - от годовалых младенцев до почти подростков. Они везде - на кроватях, настилах, полу; бегают, ползают, пролезают у меня между ног, входят и выходят, так что посчитать их хотя бы приблизительно нет никакой возможности. Ребята такие же черные от сажи, как и окружающий их интерьер. Хозяева дома - тридцатидевятилетний Салауди Духигов и его жена тридцатилетняя Елена Ильичева.

- Я Духигов Салауди Саламбекович. Родился в Чечне, в Ачхой-Мартановском районе, с 1970 года рос в России. В Казахстане я женился на русской девушке. В 1993 году я вернулся в Чечню. После первой войны жил в Грозном, в Заводском районе. В 1999 году опять началась война, и пришлось перебраться сюда, в Ингушетию, в этот лагерь. Здесь мы жили в сравнительно нормальных условиях, по крайней мере, никто не жаловался. Помогали гуманитарные организации, раз в один-два месяца - МЧС.

Началось все это в сентябре. Начали приезжать, сначала просто уговаривали уехать, потом начали угрожать.

- Кто?

- Это были представители Ингушского МЧС. А недавно, перед праздником Рамадан (5 декабря - С.Д.), за два дня до него, приехал полковник Ростовцев и руководитель миграционной службы Иса Хашиев. Еще из Назрани был низенький, толстенький такой чиновник - я его не знаю. Только лично к моей палатке за день они подошли двадцать раз - я специально считал. Сперва они предлагали переехать в другие точки компактного проживания - в Карабулак, Малгобек. Мол, езжай куда хочешь, на свое усмотрение - только сними палатку. Ну а с двадцатью детьми, в декабре месяце, куда я поеду? Пока я переду, все заболеют. Самые холода как раз наступили.

- А сколько вас здесь живет?

- Моих личных - шестеро детей. Брата нет - его десять детей тоже со мной. И его жены брат и мать умерли - из их семьи еще четверо детей, круглые сироты. Я с женой и еще одна родственница - всех вместе получается 23 человека. Правда, недавно, из-за угроз со стороны милиции и миграционной службы, старших парней - а им по 15-17 лет - мне пришлось отсюда убрать. Со мной пусть делают что угодно - мне все равно. Пусть убивают, я живым отсюда не уеду. А пацана возьмут, уведут, а потом будут меня шантажировать.

- А чем вам конкретно угрожали?

- Говорили, что подбросят наркотики или оружие. Найдем, мол, у тебя все, что угодно. "УАЗик" подъезжал, даже и сейчас подъезжает иногда вечером. Обычно я по вечерам дома специально не сижу. Ну и соседи охраняют меня. Подъезжают, угрожают. Сам Хашиев угрожал, что снесет эти дома.

Вообще, больше всего в жизни я мечтал в ООН работать. Мне отец всегда говорил - как бы тебе плохо не было, ты всегда должен помогать другим, если у них беда. И я видел, что приезжающие сюда сотрудники УВКБ ООН - как иностранцы, так и местные - действительно очень много помогали людям. Но на днях я усомнился в этой своей мечте. Почему усомнился? Приезжает с ООН ингушский парень, на ООНовской машине, и предлагает мне сборный домик. Другим они тоже предлагали. Но одно условие - чтобы мы эти наши дома саманные убрали и построили новые во дворе кого-нибудь из местных жителей. Я не знаю, кто в декабре месяце занимается стройкой? И потом, какая разница, где я буду находиться? Ну, в конце концов, я сказал - давайте тогда поставим все сборные домики вместе, возле школы, или возле механического цеха, или даже в голом поле. Но только не к кому нибудь в огород, не на частное владение, как они потребовали. Но они отказали. Мол, договорись с кем нибудь из хозяев в селе, заключи договор, и вот тогда домик получишь. А кто меня к себе на огород пустит с двадцатью детьми? Через неделю мне скажут - уходи. И куда я пойду?

- То есть решение вопроса о месте временного проживания они переложили на Вас? Сами они никуда Вас размещать не собирались?

- Конечно. Как хочешь, так и выживай. Газ и свет они тоже проводить не собираются. Сам я должен все это себе обеспечить, подключить, да еще заплатить хозяевам той земли, где буду жить.

- А как Вы считаете, кому вы - жители лагеря - помешали. Ведь был хороший, благоустроенный городок. Зачем посреди зимы понадобилось срочно его разрушать, и расталкивать людей кого куда, по частному сектору, с глаз долой? Подключать ООН с этими сборными домиками?

- Ну, во-первых, я думаю, что выделенные на лагерь деньги ушли куда-то на сторону. Это раз. Второе. Мы нужны сейчас в Чечне. Для чего нужны - это весь мир знает. Для того чтобы провести референдум. Показать, что беженцы вернулись, и можно начинать процесс. То, что наша позиция там никого не волнует - это я знаю отлично. Но нужен сам факт нашего присутствия. Директор совхоза написал заявление в суд, что участок, где располагался лагерь, срочно понадобился в середине зимы под строительство. Но я уверен, что он не сам до этого додумался - подсказали. Я сейчас ожидаю судебного решения. Через десять дней решение вступит в силу. Тогда приедут судебные приставы, и, имея на руках документ, нашу семью выселят. И разрушат дом. Директор сам сюда приезжал, угрожал. Как раз журналисты здесь были.

Ну, и конечно все эти наши лагеря - бельмо на глазу у власти. Путин говорит всему миру, что война кончилась, или почти кончилась, идет строительство мирной жизни, беженцы возвращаются. А тут ездят журналисты, телевидение, показывают сотни палаток, показывают, что ехать домой никто не хочет, что все боятся возвращаться в Чечню, пока там остаются войска. Выходит, что Путин врет. А кому охота выглядеть болтуном перед всем миром. Кстати, когда лагерь наш рушили - журналистов сюда не пустили ни одного. Весь лагерь, все подъездные пути заблокировали, перекрыли дороги.

- А как они убирали палатки?

- Резали ножами, обрезали растяжки, вырывали двери.

- А кто это делал.

- И милиция, и миграционная служба. Их много было. Штук пятнадцать машин подъехало к школе. Там же они штаб свой в школе сделали, пока шла ликвидация лагеря. Школа эта существует с 2000 года. Построена специально для детей беженцев. Школу, похоже, тоже скоро закроют. И люди уже настолько запуганы, что даже боятся подписать заявление, обращение в свою защиту, в защиту школы. Хашиев сам говорил - вот первые трое, кто подпишет - русские придут, и вашей ноги здесь не будет. Якубов - я не знаю, кем он работает, но знаю, что в правоохранительных органах в Грозном - вот он приезжал, час просил у них разрешения, чтобы разнести все это. Я не знаю, кому мы мешаем. И что дальше будет, тоже не знаю...

- А домик этот Вы сами построили?

- Этот домик построила другая семья, которая теперь уехала. За него я должен теперь отдать двести долларов - я его купил в рассрочку. Расплатиться должен за четыре месяца. И то сначала переговорил с Хашиевым и Ростовцевым. Сказал, что я не могу переезжать - у меня десять детей учатся в этой школе. И они мне разрешили. Сказали - живи, сколько хочешь, только палатку убери. Правда, сказали они это уже после того, как сами палатку и свалили. Это было 27 или 28 ноября. Вот я и заселился. А теперь директор совхоза и председатель сельсовета мне говорят - уходи и живи, как хочешь. И так же говорит назначенный ими комендант лагеря Руслан - мы его не выбирали, он из местных.

Путину я писал. Бесполезно. Через НТВ обращался к Путину. Не показали ничего. Думал, может американское или другое иностранное телевидение сработает, через них обратился к нему. Не сработало.

Сейчас в Аки-Юрте и близлежащих селах осталось около 2000 беженцев. Большинство поставило палатки в других местах - под навесами. На частных дворах, заброшенных фермах. А в домиках нас тут осталось сотни полторы - самых стойких.

В последнее время власти, чтобы от меня избавиться, придумали такой трюк. Стали распускать слухи, что я здесь для того, чтобы на мне зарабатывали деньги журналисты. Натравливают нас друг на друга. А у меня дети.

Я написал заявление на имя генерального секретаря ООН с просьбой о предоставлении политического убежища. Передал его с сотрудниками французской организации "Врачи против голода". Уж не знаю, дойдет ли это заявление.

Самое страшное - судьба детей. Если их еще года два в этих условиях подержать, они подрастут, и действительно станут террористами. Вот я чего больше всего боюсь. Я хочу видеть своих детей в здоровом, цивилизованном обществе. Чтобы они могли не то что за себя, а за весь мир стоять. Чтобы они были образованными. А сейчас меня, и их вместе с ними, толкают в какую-то яму.

Здесь был реабилитационный центр для детей, педагоги и психологи с ними занимались. Но его ликвидировали вместе с палатками. Хотят и школу закрыть, а на домики, где она расположена, совхоз давно положил глаз. В местные школы наших детей не берут. Наверное, думают, что они должны учиться на небесах.

Всех, кто остался здесь, отказавшись ехать в Чечню на убой, власти называют "активными масхадовцами", "сторонниками боевиков". Но какой же я боевик с двадцатью детьми?

Еще одно - у меня жена русская. И это одно из немаловажных препятствий для возвращения в Чечню. Потому, что у многих федералы убили всю семью, или мать и отца, или детей. Эти люди все равно косо будут смотреть на меня, если я вернусь в Чечню. И в России также. Она русская, а я - чеченец. Мы как между двух огней. И нигде нам нет места.

Впереди - полная неопределенность

Школа. Каре из одноэтажных деревянных домиков. У входа объявления: "30 декабря в 10.00 состоится Новогодний Карнавал. Объявляется конкурс: стихи, танцы, сцены, песни, эстетическое оформление стола. Вход строго в карнавальных костюмах". "Желающие посещать компьютерные курсы из числа учащихся школы беженцев приглашаются 23 декабря в 3 часа в школу". Чистые классы, компьютеры, просторная учительская. В школе обучается 103 ученика 5-11 классов (начальная школа тоже есть, но в других домиках). Пока. Домики действительно очень хороши - в самый раз подойдут для правления совхоза.

К сожалению, мы пришли во время перерыва - первая смена уже закончила учебу, а вторая еще к ней не приступила. В школе - лишь завхоз Мах Юсупов и учительница математики Пасихат Зубайраева.

Мах Юсупов: Школа была построена в конце 1999 года, когда возник лагерь. Теперь лагеря нет, а школа пока держится. Ведь большинство беженцев не собирается уезжать в Чечню. Правда, самое большое, что нам пока обещают - это дать закончить учебный год. А вообще - полная неопределенность.

"Мы даже не знаем, в каком суде решается наша судьба"

Еще один домик - размеры те же, лишь тамбур чуть-чуть больше. На крыше торчит "гусь" с обрезанными проводами электропроводки. В отличие от Салауди, который слывет здесь главным "диссидентом", его хозяева не решаются посреди дня самовольно подключиться к ЛЭП - они сделают это вечером, а пока сидят в темноте. Хорошо, хоть не в холоде. К газовой трубе некоторые обитатели саманных домиков подключились, правда, тоже "втихаря", несколько дней назад, договорившись со сварщиками. Сейчас ждут карательных мер и очередных отключений. В этом домике газа нет - предпочитают не конфликтовать с властью, топятся дровами, привозимыми за много километров. Но даже за это убогое жилье без права на свет и тепло люди цепляются из последних сил - у них ничего больше не осталось. Хозяйка халупы - Марьям Шарипова, тридцатилетняя беженка из Грозного, где у нее осталась квартира в разрушенном доме. Живут Шариповы впятером.

К Марьям я опять обращаюсь с тем же вопросом: что произошло, кому помешал лагерь?

- Это все политика. По телевизору говорят одно, мы же видим и испытываем на себе совсем другое. Передают, что палаточный городок в селе Аки-Юрт расформирован, так как люди добровольно поехали домой. Среди этих "добровольцев" нас, конечно, не оказалось. Мы палатку снимали не добровольно, нас заставили ее снять. Сказали: если вы через два часа палатку не снимете, то мы ее бульдозерами или машинами снесем. Или порвем.

- А кто угрожал?

- Здесь были представители ОМОНа, как российского, так и чеченского. Это они говорили. Но они, конечно, нам не представлялись, и документов не предъявляли. Но, как я поняла, они были в основном из Грозного, и еще была милиция Ингушетии. Нам сказали, чтобы мы снимали палатки и компактно переходили вот в эти саманные домики. Нам даже сказали - можете и палатку поставить, лишь бы она была под крышей, навесом, и не бросалась в глаза. Еще сказали - по санитарным условиям палатки не могут здесь стоять. Это не соответствует нормам. Три года они стояли - соответствовали, и теперь вдруг соотвтетсвовать перестали. Кстати, все палатки были новые, их недавно заменили. Мы были полностью подготовлены к зиме, нам заменили печи и пол. И люди, конечно, не собирались ехать домой, тем более в такую ненастную, холодную погоду. Когда мы снимали палатку, было очень трудно чего-то делать - мерзли руки.

За четыре дня они ликвидировали лагерь. Перекрыли все дороги, ни кого не пускали, и в первую очередь, конечно, корреспондентов. 28 ноября начали, а 2 декабря уже городка не было. В то время мы готовились к Уразе, гуманитарные организации привезли продукты для праздника. Но милиция не пропустила сюда даже их. Когда начали сносить лагерь, мы потребовали решения суда. Но нам сказали - ни каких вам решений не будет. Вы понимаете, ведь и за людей-то они нас не считают. Я милиционеру, который со мной разговаривал, сказала - если у тебя решения суда нет, я не знаю, кто ты такой. Может, разбойник, хоть на тебе и форма. Удостоверений ведь они не показывают - никто и никогда.

- Как Вы думаете, чем все это кончится?

- Я думаю, что если бы власть была заинтересована в том, чтобы не нарушались права человека, и были бы представители, юристы, которые бы могли защитить наши права, мы бы, наверное, что-то отстояли. У нас тогда было бы чувство, что есть право, есть Конституция. Ведь мы точно такие же граждане России, мы находимся на ее территории. Просто мы беженцы. Мы бежали от войны. Мы сыты по горло и угрозами, и бомбежками, мы физически и морально устали. И нам хотелось бы, чтобы наши права уважали.

А нам вот отключили электричество. Пришли мастера, и сказали: "Нам, конечно, вас по-человечески жалко, но мы люди подневольные, нам приказали, это наша работа".

- И сколько вы без электричества?

- Без газа и света мы уже третью неделю. Топим печку дровами. Но всю ночь топить опасно, маленькие дети могут угореть. Света нет, греться электроприборами не можем. Вечером, правда, когда сотрудники совхоза уходят, мы провода забрасываем. А газовые трубы, которые установила ООН, и которые принадлежат УВКБ, сняли вообще, чтобы мы никогда не смогли подключиться. Вот такие подарки мы получили к Новому году от местных властей. Они говорят, что на них давят сверху.

Мы переселились в домики, но нас до сих пор не оставляют в покое. После того, как сняли палаточный городок, чрез неделю они снова заявляются к нам, и говорят, что если вы через три дня не уедете, будем сносить ваши дома. А ведь этот домик мы строили сами, рядом с палаткой. Делали саман. Покупали шифер. А теперь они говорят, что если будет решение суда о выселении, нас об этом известят, и, в случае неповиновения - выселят.

- А вас, как заинтересованную сторону, приглашали на заседания суда?

- Нет, не приглашали. И повесток, вызовов в суд не присылали. Мы даже не знаем, в каком суде рассматривается наше дело. Не знаем, где и кем решается наша судьба.

P.S. Когда я приехал из Аки-Юрта в Карабулак, то стало известно, что в саманных домиках опять начинается отключение газоснабжения. Действия тех, кто самовольно посмел взять у безнадежно задолжавшего им государства капельку тепла, будут бескомпромиссно пресечены.

Всю дорогу, пока машина ехала по степи, то тут, то там были видны ямы с полыхающим в них огнем и яркие факела на вершинах холмов. Это сжигались выделяющиеся из недр ингушской земли излишки природного газа.

Опубликовано 30 декабря 2002 года